ОБЭРИУТЫ. Природа Философствования.
План работы:
1. Обэриуты: введение
2. Хармс
3. Заболоцкий
4. Введенский
5. Три левых часа
6. Природа философствования
7. Литература
I. ОБЭРИУТЫ: ВВЕДЕНИЕ.
"1928 год. Невский проспект. Воскресный вечер. На тротуаре не протолкаться. И вдруг раздались резкие автомобильные гудки, будто бы пьяный шофер свернул с мостовой прямо в толпу. Гулявшие рассыпались в разные стороны. Но никакого автомобиля не было. На опустевшем тротуаре фланировала небольшая группа очень молодых людей. Среди них выделялся самый высокий, долговязый, с весьма серьезным лицом и с тросточкой, увенчанной старинным автомобильным клаксоном с резиновой черной "грушей". Он невозмутимо шагал с дымящейся трубкой в зубах, в коротких штанах с пуговичками пониже колен, в серых шерстяных чулках, в черных ботинках. В клетчатом пиджаке. Шею подпирал белоснежный твердый воротничок с детским шелковым бантом. Голову молодого человека украшала пилотка с "ослиными ушами" из материи. Это и был уже овеянный легендами Даниил Хармс! Он же Чармс! Шардам! Я. Баш! Дандам! Писатель Колпаков! Карл Иванович Шустерман! Иван Топорышкин, Анатолий Смушко, Гармониус и прочие..." Климентий Минц. *** Начало XX века было удивительным и многообещающим. Революция 1917 года заставила людей поверить в начало новой, невероятно прекрасной и светлой жизни. Это пьянящее чувство начала новой эры, творцами которой являются сами люди, овладело всеми. Искусство и культура не только не стали исключением, но и являли собой наиболее яркий пример такого творческого опьянения. Литераторам тех лет было присуще мировоззрение, отразившееся в манифесте кубофутуристов: "Только мы - лицо нашего Времени. Прошлое тесно. Академия и Пушкин непонятнее иероглифов. Бросить Пушкина, Достоевского, Толстого и проч. с Парохода Современности. Вымойте ваши руки, прикасавшиеся к грязной слизи книг, написанных этими бесчисленными Леонидами Андреевыми. С высоты небоскребов мы взираем на их ничтожество..." В самом деле, новая жизнь требует нового подхода ко всему, и к литературе в том числе. Долой устаревшие традиционные формы стихосложения и прозы, долой всякое преклонение перед авторитетами старого времени. Жизнь представлялась чистым листом бумаги, на котором предстояло написать все сначала и, главное - по-новому. Совершенно по-новому. Отсюда в начале века такое множество самых разнообразных творческих групп: "Серапионовы братья", имажинисты, ЛЕФ Владимира Маяковского, РАПП - Российская ассоциация пролетарских писателей, "Кузница", "Смена", конструктивисты, "Резец", Объединение крестьянских писателей, "ничевоки" и пр. Во второй половине двадцатых рождение новых литературных течений пошло на убыль. Но именно в это время появилась небольшая группа молодых поэтов, получивших загадочное прозвище обэриутов, от громкого названия творческого содружества ОБЭРИУ - Объединение реального искусства. Кто же входил в состав этого объединения? - Поэт, прозаик и драматург Даниил Хармс, Николай Заболоцкий, Александр Введенский, Константин Вагинов, Игорь Бахтерев и несколько позднее Юрий Владимиров - это была поэтическая секция. В своей декларации обэриуты заявили о желании "очистить мир от литературной и обиходной шелухи". Они стремились дать искусству новый поэтический язык, чтобы покончить с устоявшимися литературными значениями слов. Отчасти это видно даже из надписей на холсте, в который, как в пальто, одевался один из обэриутов, прогуливаясь по Невскому. Такая "живая реклама" привлекала внимание любопытных. Они старались прочесть все, что было написано на импровизированном пальто. А написано там было вот что: 2х2=5 Обэриуты - новый отряд революционного искусства! Мы вам не пироги! Придя в наш театр, забудьте все то, что вы привыкли видеть во всех театрах! Поэзия - это не манная каша! Кино - это десятая муза, а не паразит литературы и живописи! Мы не паразиты литературы и живописи! Мы обэриуты, а не писатели-сезонники! Не поставщики сезонной литературы! И еще раз на углу пальто, красными буквами: 2х2=5! II. ХАРМС. Даниил Хармс был писателем. Вернее, наполовину писателем, а наполовину поэтом. Бывало, проснется он утром и все думает: кто я? Одна половина кричит: "Писатель!" А другая шепчет: "Поэт". Криков Хармс не любил и слушался вторую половину. Он вставал с кровати и шел писать стихи. Например, вот такие: " И говорит Мишенька рот открыв даже - шишиля кишиля Я в штаны ряжен.- Н ты эт его финьть фаньть фуньть б м пильнео фуньть фаньть финьть... Когда стихи Хармса прочитал начальник тюрьмы, он ничего не понял. "Подозрительно!" - подумал он и посадил Хармса в тюрьму. В тюрьме Хармсу не понравилось, и он перестал слушать свою вторую половину. Так Хармс стал писателем. Но, расскажем все по-порядку... Рождение. Давным-давно люди решили, что они живут скучной жизнью. И, чтобы как-то развеселиться, они договорились все перевернуть с ног на голову: бедные стали пить чай с баранками, а богатые на них работать. Эта игра многим понравилась, а кому не понравилась, тех посадили на пароход и отправили, куда глаза глядят. В это время, вернее чутьраньше - в 1905 году - родился мальчик Даня Ювачев. Он был таким способным, что от рождения умел писать, и как только родился, сразу записал, как это произошло: "Я родился в камыше. Как мышь. Моя мать меня родила и положила в воду. И я поплыл. Какая-то рыба с четырьмя усами на носу кружилась около меня. Я заплакал. И рыба заплакала. Вдруг мы увидели, что плывет по воде каша. Мы съели эту кашу и начали смеяться..." Детство. Мальчик Даня рос очень непослушным ребенком. И тогда папа Иван Павлович отправил его в Немецкое училище. Когда Дане хотели поставить двойку, он делал плаксивое лицо, часто моргал и просил "не обижать сироту". А еще он любил принести в класс валторну и поиграть на ней во время урока. Бывало, он играет, а весь класс хором ему подпевает. Даже учителям ничего не оставалось сделать, как купить мальчику специальные калоши, в которых играть на валторне было значительно удобнее. Однажды во время урока Дане на лоб села огромная жирная муха, и его сосед по парте со всей силы ударил друга по лбу учебником русской литературы. С тех пор в Дане проснулся литературный талант. Дома под лестницей у юного литератора жила выдуманная им "мутерхен". Бывало, стоит он около лестницы и часами разговаривает с кем-то, а вернее, сам с собой на разные голоса. Когда же Даня уставал, он залезал на дерево. Залезет, бывало, на дерево и ждет, когда кто-нибудь пройдет мимо. Увидев прохожего, мальчик бросал в него камни, слушал, что отвечал прохожий и в книжечку записывал. (Кстати, записи из этой книжечки недавно были изданы под названием "Русская заветная идиоматика".) Юность. В 14 лет, когда Даниил жил у своей тетки, он решил жениться на балерине. Как-то ночью ему приснился сон, что он познакомился с балериной. Она попросила его станцевать что-нибудь, а он в ответ только замахал руками и ногами, да так сильно, что поднялся ветер и унес балерину в небеса. Потом она вдруг превратилась в тетю и сказала папиным голосом: "А еще жениться собирается, танцор..." Проснувшись в холодном поту, Даня решил научиться танцевать, и целыми днями отбивал чечетку, напевая при этом нэповские песенки на немецком языке. Возмужалость. Когда Даниилу Ювачеву исполнилось 20 лет, он влюбился в Эстер Русакову. Она плохо говорила по-русски, и поэтому называла Даниила на французский манер - Даниэль Шарм, что означает "Очаровательный Даниэль" или "Даниэль-Чародей" - кому как больше нравится. Как-то раз Даниил пришел в издательство, чтобы опубликовать свои стихи, а издатель оказался глуховат на левое ухо. - Так как вас зовут, молодой человек? - спросил он у Даниила. - Даниэль Шарм,- крикнул поэт издателю в левое ухо, потому что из правого тот что-то сосредоточенно выковыривал. - Очень хорошо. Так и запишем: Даниил Хармс. У жены поэта Эстер Русаковой было много поклонников, и все они очень хотели побить Даниила. Прячась от преследователей, он решил поменять фамилию Ювачев на фамилию Хармс. С тех пор Хармс стал Хармсом. Отец Хармса очень обиделся на сына, когда узнал, что он поменял фамилию. Злые языки даже говорят, что Иван Павлович два часа гонялся за Даниилом Ивановичем по лесу с огромной палкой, но не поймал, поскольку был старше сына на 45 лет. В общем, отношения у отца с сыном не складывались. Когда Хармс читал свои стихи отцу, Иван Павлович говорил: "Да-с..." и затыкал уши солеными огурцами. Он, как и начальник тюрьмы, не хотел понять, что такие стихи, как: "тихо падала сосна в бесконечную поляну выла бочка над горой без движенья и без боли и прикинувшись шакалом Михаил бежал по шпалам" - настоящая поэзия. Тогда Даниил перестал читать стихи отцу и посвятил ему такие строчки: "Мои стихи тебе, папаша, Напоминают просто кашель Твой стих не спорю много выше Но для меня он шишел вышел". Зрелость. У Хармса был друг по фамилии Введенский. Как-то раз они пили пиво и бросались чешуей от воблы в прохожих. Когда им это надоело, Введенский сказал: - Мы должны организовать свое поэтическое общество. - А как мы его назовем? - спросил Хармс, кидая пепельницу в очередного прохожего. Прохожий оказался иностранцем, и когда Хармс попал в него, закричал: - ОБЕРИУ! ОБЕРИУ! - Так и назовем, - в один голос решили друзья. - Но ведь это что-то должно значить... - задумчиво сказал Хармс и подставил ножку проходящей мимо красотке... После долгих размышлений, друзья решили расшифровать ОБЕРИУ как "Объединение Реального Искусства". Трудности. Хармс много писал, но его стихи почти не печатали. Он очень этому огорчался. Бывало, сядет в уголок комнаты и сидит там целый день. Однажды Маршак пожалел Хармса и предложил ему писать для детей в журнале "Еж". Хармсу понравилось название журнала, и он согласился. С тех пор Хармс стал известным детским писателем. Вот тут-то стихи Хармса и попались на глаза начальнику тюрьмы. Прочитав стихи, он ничего не понял и решил, что Хармс умнее него. Начальник тюрьмы не любил людей вообще, а тем более тех, что умнее него. Он сажал их в тюрьму. Так Хармс попал в тюрьму. Сначала ему там понравилось, потому что в тюрьме можно было ничего не делать, но потом стало очень скучно. Через год Даниил Хармс уже снова гулял по улицам Ленинграда, но недолго. Его и его друга Введенского отправили в ссылку в Курск, потому что всех хороших поэтов и писателей обязательно отправляют в ссылки. Поговаривали, что в ссылку они попали из-за иностранца, в которого Хармс случайно попал пепельницей. Иностранец оказался послом африканского племени Чинтугра, и дело чуть было не закончилось вооруженным конфликтом. Вернувшись из ссылки, где ему тоже совсем не понравилось, Хармс решил перестать быть поэтом. Он стал писателем. К тому времени издатель не только оглох, но и потерял память. Он все время забывал фамилию Хармса и подписывал его произведения разными именами: Хормс, Ххармс, Пульхерей, Даниил Дандан, Даниил Шардам, Гармониус. Но Хармс не обижался по причине врожденной душевной доброты. Личная жизнь. Хармс очень сильно любил Эстер Русакову, но они расстались никто не знает почему. Может быть, она не умела готовить, а денег на ресторан у них не было. А может быть, ей не нравились его старые калоши, которые он получил когда-то в подарок от своих учителей. Кто знает. Тогда Даниил Хармс женился на Марине. Ему нравилось дергать ее за длинную черную косу и играть в лошадки. Новые трудности. Тем временем денег у Хармсов оставалось все меньше и меньше. Даниил постоянно работал, но почти ничего не ел. Поэтому и писал он часто о еде или о ее отсутствии: Так начинается голод: С утра просыпаешься бодрым, Потом начинается слабость, Потом начинается скука, Потом наступает потеря Быстрого разума силы, - Потом наступает спокойствие, - А потом начинается ужас. Дошло до того, что он возненавидел детей и старух. А что ему оставалось делать? И не такое напишешь, когда несколько дней ничего не ел... "Я подавился бараньей костью. Меня взяли под руки и вывели из-за стола. Я задумался. Пробежала мышка. За мышкой бежал Иван с длинной палкой. Из окна смотрела любопытная старуха. Иван, пробегая мимо старухи, ударил ее палкой по морде". Вскоре Хармс стал таким легким, что иногда летал с воронами над городом и учил их произносить свое имя. Постепенно, вместо привычного "Кар-р-р" вороны стали говорить "Кар-р-рмс". Как-то рано утром вороны кружились вокруг дома начальника тюрьмы и по привычке то и дело повторяли: "Кар-р-рмс", "Кар-р-рмс"! Чтобы их прогнать, начальник тюрьмы стал бросаться в ворон котлетами, которые жена ему пожарила на завтрак. Оставшись без завтрака, начальник тюрьмы решил снова посадить Хармса в тюрьму... В тюрьме Хармс быстро умер. Вернее, притворился, что умер. Ведь человек по имени Даниэль-Чародей не может умереть, правда? III. ЗАБОЛОЦКИЙ. Восемнадцатилетний Николай Заболоцкий приехал в Петроград - поступать в педагогический институт. Питер встретил его разрухой и запустением. На улицах не было не только автомобилей, но и лошадей: съели за годы гражданской войны. И только редкие трамваи скрипели и громыхали на поворотах. Не работали заводы, не дымили трубы: воздух был ясен, и пахло морем. Заболоцкому, ставшему студентом, поначалу было не до стихов. Стипендии не хватало, и он по ночам подрабатывал грузчиком в порту. За годы студенчества он посетил множество поэтических вечеров, познакомился со многими молодыми поэтами, но не нашёл никого интереснее Даниила Хармса, в которого буквально влюбился. Обэриуты сильно отличались друг от друга. Заболоцкий - плотный, румяный, круглолицый, ходил в потёртой гимнастёрке и грубых солдатских ботинках с обмотками. Ему были чужды клоунада и эпатаж Хармса и Введенского. Поэт открыто гордился тем, что, в отличие от большинства своих друзей-поэтов, нисколько не походил на оригинала-чудака. Заболоцкий был всегда очень серьезен, сосредоточен, проникновенно задумчив. Сквозь стекла очков на вас глядели "голые глаза". Заболоцкий гулял по Невскому, всматриваясь в поток встречных лиц. Тысячи их!.. Возможно, эти впечатления, и более поздние, были чудесно отражены в его поэзии. Есть лица, подобные пышным порталам, Где всюду великое чудится в малом. Есть лица-подобия жалких лачуг, Где варится печень и мокнет сычуг. Иные холодные, мертвые лица Закрыты решетками, словно темница. Другие - как башни, в которых давно Никто не живет и не смотрит в окно. Но малую хижинку знал я когда-то, Была неказиста она, небогата, Зато из окошка ее на меня Струилось дыханье весеннего дня. Поистине мир и велик и чудесен! Есть лица-подобья ликующих песен. Из этих, как солнце, сияющих нот Составлена песня небесных высот. Странно было видеть этого слишком степенного для своего возраста молодого человека. Из-за своей невероятной собранности он даже заслужил прозвище "Карлуша Миллер". Но все, кто посмеивался по этому поводу над Заболоцким, делали это, как правило, за глаза. Его уважали за силу, которая нашла своё выражение и в его стихах. Даже самый желчный и беспощадный из обэриутов Николай Олейников признавал: "Ничего не скажешь, когда пишет стихи, силён". На знаменитом вечере "Три левых часа", о котором речь пойдет ниже, Заболоцкий выступал после Хармса и Введенского. Когда он читал стихотворение "Свадьба", и в зрительном зале прозвучали строчки: Прямые лысые мужья Сидят, как выстрел из ружья... - раздался не только одобрительный смех, но и громкие аплодисменты. Казалось, что Николай Заболоцкий был даже несколько недоволен, что его прервали... Он удивленно взглянул на публику. Зал затих: И пробиваясь сквозь хрусталь Многообразно однозвучный, Как сон земли благополучной, Парит на крылышках мораль. О пташка божья, где твой стыд? И опять аплодисменты. А немного погодя Заболоцкий с совершенно непроницаемым выражением лица заканчивал чтение своего "Цирка": Один старик интеллигентный Сказал, другому, говоря: "Этот праздник разноцветный Посещаю я не зря. Здесь нахожу я греческие игры, Красоток розовые икры, Научных замечаю лошадей, - Это не цирк, а прямо чародей!" Другой, плешивый, как колено, Сказал, что это несомненно. Поэта долго не отпускали со сцены. Это выступление на вечере обэриутов и книга стихов "Столбцы" принесли Заболоцкому огромный успех. IV. ВВЕДЕНСКИЙ. Из воспоминаний Климентия Минца: "Прогулки обэриутов по Невскому проспекту были разнообразны... Однажды фланировали по бурлящему проспекту Даниил Хармс, Александр Введенский, Юра Владимиров и я. Денег у всех было немного - рубля три. Можно было "кутнуть" в пивном баре "Европейской гостиницы", послушать музыку, полюбоваться королевой бара Марго и просто посидеть: В глуши бутылочного рая, Где пальмы высохли давно, Под электричеством играя, В бокале плавало окно. Оно, как золото, блестело, Потом садилось, тяжелело, Над ним пивной дымок вился... Но это рассказать нельзя. ("Вечерний бар" Заболоцкого, 1926 г.) А что было дальше, стоило бы рассказать. Франтоватый Александр Введенский, - игрок по натуре, с неуемным азартом, - предложил нам поехать в казино где-то в районе "Скетинг-Ринга" на Каменноостровском или Большом проспекте за Невой и поставить всю трешку на зеро в рулетку или же сыграть в "железку"! Ехать далеко не хотелось, и под бодрым водительством Введенского, из глаз которого уже сыпались не искры, а мелькали тузы и карточные дамы, мы пошли во "Владимирский клуб", вблизи Невского, за углом. Там тоже шла игра, был скандальный ресторан с цыганским ансамблем. (Ныне в этом доме Ленинградский театр имени Ленсовета.) Введенский поставил на карту все наше наличное состояние - трешку. Остановить его было нельзя. Играл он безудержно, отчаянно. Выиграл кучу денег. Он бы еще продолжал играть, но мы его оттащили от карточного стола, пошли перекусить в ресторан, послушать цыган. Посидели недолго... Юра Владимиров уговорил нас ехать в Яхт-клуб, где у него стояла на причале яхта, и двинуться в Петергоф. Предложение морячка-обэриута понравилось, но Введенский сказал, что надо заехать в "Сад отдыха". На вопрос: "Зачем?" - он загадочно воскликнул: "Сюрприз!" Когда мы приехали в Яхт-клуб, выяснилось, что в таинственном картонном ящике были фейерверки. Введенский купил их у старичка-пиротехника в увеселительном "Саду отдыха" на Невском проспекте. К удовольствию яхтсменов и гостей Яхт-клуба, мы запускали фейерверки, читали стихи на веранде ресторана. Я стихов не писал, решился прочесть полюбившееся мне стихотворение Николая Макаровича Олейникова <...> очень любившего обэриутов. Маленькая рыбка, Жареный карась, Где ваша улыбка, Что цвела вчерась! Жареная рыба, Дорогой карась, Вы ведь жить могли бы, Если бы не страсть... Что же вас сгубило, Бросило сюда, Здесь не так уж мило, Здесь - сковорода? Раздался смех, аплодисменты, тосты. И, наконец, развеселившись окончательно, когда наши лица становились то фиолетовыми, то красными, то зелеными, то синими от зарева наших фейерверков, Юра Владимиров поднял парус, и под музыку оркестра, доносившуюся из ресторана Яхт-клуба, мы отплыли в Петергоф". (2, стр. 3-5). V. ТРИ ЛЕВЫХ ЧАСА 24 января 1928 года было решено устроить генеральный творческий вечер объединения ОБЭРИУ по широкой программе: ПОЭЗИЯ-ТЕАТР-КИНО - в Доме Печати (Фонтанка, 21), бывшем дворце графини Шуваловой. Началась хлопотливая подготовка к вечеру. Шли репетиции спектакля по пьесе Даниила Хармса "Елизавета Бам". В один прекрасный день, несмотря на непогоду, круглые рекламные тумбы в Ленинграде были заклеены кричащими афишами: ДОМ ПЕЧАТИ 24 января 1928 г. В порядке показа современных течений в искусстве Театрализованный вечер обэриутов "ТРИ ЛЕВЫХ ЧАСА" Обэриу - Объединение реального искусства ЛИТЕРАТУРА - ИЗО - КИНО - ТЕАТР Первый час Вступление. Конферирующий хор. Декларация Обэриу. Декларация литературной секции. Читают стихи: К. Вагинов, Н. Заболоцкий, Д. Хармс, И. Бахтерев, А. Введенский. Второй час Будет показано театральное представление "ЕЛИЗАВЕТА БАМ" Д. Хармса. Композиция спектакля И. Бахтерева, Б. Левина и Даниила Хармса. Оформление - Игоря Бахтерева. Инженер сцены: П. Котельников. По ходу действия: "СРАЖЕНИЕ ДВУХ БОГАТЫРЕЙ!" Музыка Велиопага Нидерландского пастуха. Движения неизвестного путешественника. Начало объявит КОЛОКОЛ. Третий час Вечернее размышление о кино - Александра Разумовского. Будет показан кинофильм ФИЛЬМ № 1 "МЯСОРУБКА". Работа режиссеров Александра Разумовского - Климентия Минца. Специальная муз. иллюстрация к фильму - Джаз Мих. Курбанова. ДИСПУТ. Афиша обэриутов возбуждала огромное любопытство. Около рекламных тумб кружилась толпа, как будто бы случилось уличное происшествие. Можно было услышать веселые возгласы. Во всяком случае, на вечер обэриутов пришло множество публики. Аншлаг! Первый час. Поэзия обэриутов. Декларация поэтической секции была написана Николаем Заболоцким: "Кто мы? И почему мы? Мы, обэриуты, честные работники своего искусства. Мы поэты нового мироощущения и нового искусства. Мы - творцы не только нового поэтического языка, но и созидатели нового ощущения жизни и ее предметов. Наша воля к творчеству универсальна: она перехлестывает все виды искусства и врывается в жизнь, охватывая ее со всех сторон ... Кто-то и по сейчас величает нас "заумниками". Трудно решить, что это такое, - сплошное недоразумение или безысходное непонимание основ словесного творчества? Нет школы более враждебной нам, чем заумь. Люди реальные и конкретные до мозга костей, мы - первые враги тех, кто холостит слово и превращает его в бессильного и бессмысленного ублюдка... Конкретный предмет, очищенный от литературной и обиходной шелухи, делается достоянием искусства. В поэзии столкновение словесных смыслов выражает этот предмет с точностью механики. Вы как будто начинаете возражать, что это не тот предмет, который вы видите в жизни? Подойдите поближе и потрогайте его пальцами. Посмотрите на предмет голыми глазами, и вы увидите его впервые очищенным от ветхой литературной позолоты... Поэзия не манная каша, которую глотают не жуя и о которой тотчас забывают" (3, стр. 447). То, что поэзия не манная каша, стало ясно сразу же, как только обэриуты начали читать стихи. На сцену выкатили черный лакированный шкаф из спектакля Игоря Терентьева "Ревизор". А на шкафу находился Даниил Хармс и читал свои стихи. Кое-кто из зрителей встретил его появление на шкафу аплодисментами, кто-то смехом, другие улыбками, а некоторые изумлением и даже скептическим возгласом: "Пушкину незачем было взбираться на шкаф, чтобы читать свои стихи!" Хармса больше знали по его детским стихам в журналах "Ёж" и "Чиж", а на вечере он читал стихи для взрослых. Для всех это было удивление. Даже раздавались выкрики доброжелателей из зрительного зала, желавших Хармсу успеха: "Читайте детские стихи". Хармс помахал рукой с раскрытой ладонью, чтобы утихомирить публику, и невозмутимо объявил: "Удивительная кошка". Несчастная кошка порезала лапу, Сидит и ни шагу не может ступить. Скорей, чтобы вылечить кошкину лапу, Воздушные шарики надо купить! И сразу столпился народ на дороге, Шумит, и кричит, и на кошку глядит. А кошка отчасти идет по дороге, Отчасти по воздуху плавно летит! Затем объявили, что сейчас выступит мировой авторитет бессмыслицы Александр Введенский, занимавший самую крайнюю левую позицию в поэтической секции обэриутов, в зале сразу же поднялся шум, публика загудела в ожидании скандала. Когда на сцену вышел Александр Введенский, не в "желтой кофте", не в пестром жилете и клетчатом пиджаке, а в элегантном костюме, с белоснежным платочком в верхнем карманчике пиджака, - зал несколько приуныл. Он был похож на франта, но уж никак не на скандалиста. Почему же поэта так озорно объявили? Видимо, с одной целью - взбудоражить публику. Ведь в поэтической декларации обэриутов об Александре Введенском было сказано, что этот поэт "разбрасывает действие на куски, но действие не теряет своей творческой закономерности". Если расшифровать до конца, то получается в результате - видимость бессмыслицы. VI. ПРИРОДА ФИЛОСОФСТВОВАНИЯ. Творчество обэриутов корнями уходит в заумную поэзию. Сам Даниил Хармс начинал, как ученик поэта-новатора Александра Туфанова (1877- не ранее 1941), провозгласившего себя наследником Велемира Хлебникова и председателем земного шара зауми. Туфанов считал, что мир раздроблен на осколки вещей. Чтобы увидеть его цельным, нужно преодолеть рамки предметности. Как? В поэзии - через создание композиций "фонетической музыки и фонем человеческой речи", то есть через создание заумной поэзии. Ее текучесть будет отражать многообразие мира, взятого в своей целостности. Не разглядеть нам мир подробно Ничтожно все и дробно. - пишет А. Введенский в поэме "Четыре описания" (1931-1934). Туфанов разлагал слова на их мельчайшие элементы - фонемы - и призывал вернуться к эпохе, когда фонема была уподобительным жестом. Поэт-заумник пытался установить "определенную функцию для каждого звука". Для этого он вывел двадцать законов, определяющих функции согласных фонем, основываясь в своих наблюдениях на фактах не только русского, но и английского, китайского, арабского и древнееврейского языков. Орден заумников выглядел, как некая поэтическая школа: молодые поэты читают стихи, а Туфанов анализирует их "формально-звуковую сторону" и дает темы для упражнений. Неудивительно, что в ранних стихах Хармса именно формально-звуковой аспект играет важную роль. Эти стихи надо читать в полный голос. Не случайно в "Михаилах", "Вьюшке-смерти", "Землю, говорят, изобрели конюхи" проставлены знаки ударения над теми слогами, которые должны быть выделены голосом. Правда, в скором времени Введенского и Хармса перестало устраивать сотрудничество с Туфановым. Они неоднократно пытались реформировать "Орден заумников DSO", основанный Туфановым в 1925 году, называя его то "Левый фланг", то "Фланг левых". (Наконец, с пятницы, 25 марта 1927 года, организация носит название "Академия левых классиков", а с осени того же года - ОБЭРИУ). Причина творческого разногласия в том, что Хармса и Введенского интересовала оболочка предмета, его материальность. А для Туфанова было важно не само слово, а "звуковой жест". Он интересовался тем, что "делают заумные стихи", а не что изображено в них. В итоге, в своей декларации обэриуты в резких выражениях отстраняются от зауми, несмотря на то, что когда-то вышли из нее: "Нет школы более враждебной нам, чем заумь. Люди реальные и конкретные до мозга костей, мы - первые враги тех, кто холостит слово и превращает его в бессильного и бессмысленного ублюдка. В своем творчестве мы расширяем и углубляем смысл предмета и слова, но никак не разрушаем его" (3, стр. 447). Очень скоро Хармс стал разрабатывать свой собственный метод. Метод Хармса предполагает очищение предметов от связей бытия без разрушения идентичности предмета: в момент столкновения с другим предметом он "принимает новые конкретные очертания", сохраняя свое "сущее" значение, "классический отпечаток", благодаря которому предмет существует в качестве независимого объекта материального мира. В декларации ОБЭРИУ, написанной Заболоцким, сказано: "Даниил Хармс - поэт и драматург, внимание которого сосредоточено не на статической фигуре, но на столкновении ряда предметов, на их взаимоотношениях. В момент действия предмет принимает новые конкретные очертания, полные действительного смысла. Действие, перелицованное на новый лад, хранит в себе классический отпечаток и в то же время представляет широкий размах обэриутского мироощущения". Процесс очищения мира Хармс видит в глобальном столкновении всех предметов, которое влечет за собой сначала их деформацию, а потом - восстановление наполненной истинным смыслом формы, утерянной в результате грехопадения. Некоторые исследователи, в частности Дмитрий Токарев, считают, что это сродни "большому взрыву", приведшему к образованию Вселенной: "все предметы собираются в одной точке, чтобы затем разлететься в разные стороны, образовав новый мир, каждая часть которого будет хранить отпечаток целого" (3, стр. 11). В качестве иллюстрации я позволю себе привести собственное стихотворение, которое, смею надеяться, отражает эту точку зрения: Он сделал Вдох, и все исчезло вдруг, Пересеклись ислам и христианство; Дороги, мысли, звезды и века Замкнулись в круг, Свернулись в ДНК И сжались в точку, комкая пространство. А там, за гранью затонувших лет, Став бисером и преломляя свет В молитву, музыку и пение, Миры со звоном стряхивали тлен, Дрожа на струнах обнаженных вен Эскизом нового творенья. Он сделал Выдох, зажигая жизнь, Галактики птенцами разлетелись Приветствуя разбуженную высь, И грелись Под светом заново рожденных звезд В прохладных эллипсах еще не свитых гнезд. А теперь посмотрим, как мировоззрение поэта выражается в его непосредственном творчестве. Взять, к примеру, стихотворение "Звонитьлететь". В нем описывается, как в воздух взлетают дом, шар, конь, собака и другие предметы. Они как бы летят и сейчас, но начало их полета в прошлом, и потому поэт в глаголах использует форму прошедшего времени. Но неожиданно форма прошедшего времени уступает место инфинитиву: Вот и камень полететь./ Вот и пень полететь./ Вот и миг полететь…Почему поэт перескакивает на эту "пустую форму" времени? Вероятно, потому, что так предмет можно наблюдать вне его временной развертки, в момент остановленного "сейчас". Если глагольные времена свидетельствуют о существовании мира во времени, то инфинитив, напротив, является той нейтральной формой, которая заключает в себе все остальные глагольные формы; ее потенциальность позволяет ей быть вне времени. Подтверждение этого предположения видно из продолжения этого стихотворения. В следующих строчках Хармс переходит на настоящее время, которое, в свою очередь, вновь сменяется инфинитивом, а затем возвращается к настоящему времени. В этот момент предметы начинают звенеть: Дом звенит. Вода звенит. Камень около звенит. (…) Мать и сын и сад звенит. А. звенит Б. звенит. То летит и То звенит. Взлетая в небо, предметы и определяющие их природу звуки утрачивают вес, но сохраняют материальность. Твердость предметов находит свое воплощение в мире поэзии, в мире творчества. Там, где звенят предметы, нет разделения на "то" и "это". Философ Яков Друскин впервые обратил внимание на то, что "поэты "чинари" пытались преодолеть оппозицию "логическое-бессмысленное", "смысл-нонсенс"" (3, стр. 19). Они стремились достичь такого состояния, в котором противоположности совпадают, образовывая алогическое единство. Хармс также стремился к состоянию сверхсознания, где "я" уступает место "мы", а индивидуальность расширяется до космических пределов, не потеряв при этом своей конкретности и неповторимости. Увидеть весь мир целиком, - такова была его задача. Как это сделать? Мало преодолеть ограниченность собственного тела. Нужно разрушить каркас языка, не позволяющий поэту увидеть мир во всем его многообразии. Поэт должен превратиться в архетипическое, всеобъемлющее существо. Этим и объясняется тенденция к размыванию границ текста, к некоей аморфности стихотворений поэта. На письме это выражается в нарушении правил расстановки знаков препинания, а порой и в их отсутствии. Несоблюдение правил орфографии и пунктуации связаны также с мировосприятием поэта. "Литературная и обиходная шелуха", о которой идет речь в декларации ОБЭРИУ, - это и правила орфографии, придающие слову неизменную, раз и навсегда заданную форму. Слово, написанное по правилам, - слово мертвое, неподвижное. Ту же роль в предложении играет пунктуация. Поэтому Хармс избавляется от запятых, чтобы воспринять "чистый" мир во всей его полноте. Такой мир постоянно обновляется, вмещая в себя всю Вселенную.
VII. ЛИТЕРАТУРА:
1. Жаккар Ж.-Ф. Даниил Хармс и конец русского авангарда. СПб., 1995.
2. Минц К. Обэриуты. Переделкино, 1984.
3. Хармс Д. Жизнь человека на ветру. М.:Азбука, 2000.
