• Поэтический сборник
• Детские стихи
• Рефераты

Исторические корни волшебной сказки.

Все мы с детских лет очень любим сказки, особенно те, в которых присутствует волшебство. Почему мы их так любим? Вероятнее всего потому, что сказки всегда заканчиваются счастливо. Сколь бы фантастическими или ужасными не были события, описанные в ней, всегда совершается счастливый "поворот", от которого у читателя - неважно у ребенка или взрослого - перехватывает дыхание, взволнованно бьется сердце и проступают слезы... В этот момент - момент неожиданного поворота - мы чувствуем пронзительное мгновение радости, которая переполняет нам грудь. И тогда раздвигается на миг сказочный занавес, и за ним открывается свет.

В этой работе мы попытаемся выявить исторические корни волшебной сказки, иначе говоря, прикоснуться к ее происхождению. Прежде, чем приступить к работе, следует сразу оговориться , что предметом исследования для нас будет являться не только русская или восточно-славянская волшебная сказка, а волшебная сказка вообще. Поскольку корни любой волшебной сказки все же одни и те же.

Другой важный момент, о котором нужно сказать, это наличие различных подходов к волшебной сказке. Дело в том, что отношение к волшебной сказке определяет методы, с помощью которых мы будем исследовать ее происхождение. Если подходить к волшебной сказке, как к одному из фольклорных жанров, то выявлять ее исторические корни следует посредством научных методов исследования. Однако, волшебную сказку можно воспринимать и как отражение вполне реального мира, закрытого для человека. Конечно, такой подход нельзя назвать научным, но он существует. Что бы пояснить свою мысль, мне хотелось бы обратиться к статье профессора филологии Оксфордского университета - Дж. Р.Р. Толкиена - "О волшебных историях".

В отличие от большинства исследователей, Толкиен относится к миру волшебной сказки очень серьезно, не считая его вымыслом. И поэтому, по его мнению, искать корни волшебной сказки - крайне трудная, неблагодарная задача. "Вопрос : "Где скрыто начало чуда и волшебства? " - без сомнения приведет нас к самым фундаментальным и вечным вопросам нашего мира.

Конечно, я не могу отрицать, ибо чувствую это и сам с необыкновенной силой, что существует властное желание расплести запутанную нить и распределить все истории по порядку на ветвях Дерева Сказок. (...)

Но только это немыслимо трудно - понять, что такое волшебные истории, что они значат для нас, и что произошло с ними за долгие-долгие годы. Я бы сказал словами Дасента: "Вполне достаточно видеть перед собой суп; и совершенно необязательно видеть те бычьи кости, из которых он сварен", под супом имея в виду саму сказку, а под костями - ее истоки, использованный рассказчиком материал, - даже когда этот материал перед нами и действительно может быть исследован." (7, стр. 28-30)

На основании приведенной выше цитаты, да и основываясь на эмпирическом опыте, можно утверждать, что существует , как минимум, два принципиально различных подхода к волшебной сказке : научный, рассматривающий сказку, как "продукт, возникший на известном производственном базисе." ( 5, стр. 118) и подход, согласно которому волшебная сказка - это история о том волшебном мире, который действительно существует. Последний подход вполне можно назвать ненаучным в силу его абсолютной недоказуемости, но, на мой взгляд, он гармоничнее отражает сущность волшебной сказки.

Объективности ради мы рассмотрим сказку с обеих позиций, а начнем свой обзор с определения объекта исследования, то есть волшебной сказки.

Чтобы попытаться приподнять завесу над тайной происхождения волшебной сказки, мы должны определиться в понятиях : что означает термин "волшебная сказка"?

Как и во всем, что связано с волшебством, здесь царит полная путаница, а вернее сказать, многоголосие определений. Владимир Пропп, один из самых авторитетных советских ученых, исследовавших сказку, дал следующее определение : "Волшебная сказка - это тот жанр сказок, который начинается с нанесения какого-то ущерба или вреда (похищение, изгнание ), или с желания иметь чего-либо (царь посылает сына за жар-птицей ) и развивается через отправку героя из дома, встречу с дарителем, который дарит ему волшебное средство или помощника, при помощи которого предмет поисков находится. В дальнейшем сказка дает поединок с противником (важнейшая форма его - змееборство), возвращение и погоню. Часто эта композиция дает осложнения. Герой возвращается домой, братья сбрасывают его в пропасть. В дальнейшем он вновь прибывает, подвергается испытанию через трудные задачи и воцаряется и женится или в своем царстве или в царстве своего тестя." ( 5, стр. 115)

Из этого определения видно, что Пропп критерием волшебной сказки считает определенную сюжетную схему. Иными словами, если сказка не отражает данную схему, она не явлется волшебной.

К утверждению Проппа ученые относятся по-разному. Так, А.И.Зайцеву основные положения "Морфологии сказки" представляются неопровержимыми. Он считает, что "структурная схема Проппа оказывается непосредственно применимой и к волшебным сказкам других народов", так как она "является конституирующим признаком волшебной сказки, где бы она не появлялась." (1, стр. 72)

Б. Натхорст критикует метод Проппа. Он пишет о невозможности формализации процедуры анализа сказок по этому методу.

Помимо Проппа, волшебную сказку характеризовал А. Иоллес. Иоллес писал, что в сказках все происходит, как это по нашему ощущению должно было бы происходить в мире: сказка противостоит в этом смысле миру действительности. (1, стр. 73) В сказке этот принцип проводится с поразительной последовательностью: торжествуют чаще всего обиженные (младший брат или падчерица); все препятствия оказываются преодолимыми.

Следует вспомнить и замечательное свойство сказки, которое подчеркивает Макс Люти: злодеи часто жестоко наказываются, но это описывается в такой форме, что никогда не вызывает у слушателя отрицательных эмоций.

Общая тенденция сказки становится понятнее при ее сопоставлении с реконструируемым А. Иоллесом другим типом фольклорного повествования, названного им антисказкой, больше всего следов которой сохранилось у кельтских народов. Весь смысл антисказки заключен в ее трагическом исходе, без которого повествование перестает существовать.(1, стр. 73)

Близким к пониманию волшебной сказки Иоллесом является определение, данное волшебной сказке Р. Толкиеном: "Волшебные истории - это не обязательно сказки о фэерис ( волшебных существах, действующих в волшебных сказках , - прим. автора ), - но повесть о Фэери", - о волшебном королевстве, которому принадлежат не только волшебные существа, но и "вся земля, и все, что есть на земле : деревья и птицы, камни и воды, хлеб и вино - и мы, смертные, чувствующие на себе ее чары." (7, стр. 19)

Здесь критерием волшебной сказки взята сама природа волшебного края, природа волшебства. Конечно, сторонники научного подхода к сказке в праве усмехнуться в ответ на данное определение, поскольку оно несет в себе утверждение, что волшебные существа истинны и существуют независимо от наших сказок о них . "Все сказанное истинно даже тогда, когда мы называем фэерис порождением нашей фентазии,- пишет Толкиен. - В этом случае перед нами - один частный способ постижения человеком Истины Мира." (7, стр. 19)

Если бы мы приняли последнюю формулировку волшебной сказки, нам бы пришлось пойти дальше и попытаться дать определение волшебной страны. Но тут-то мы и зайдем в тупик, поскольку сделать это невозможно. "Фэери не вовлечешь в сети слов, ибо одно из основных свойств ее - неописуемость", - пишет Толкиен.

Итак перед нами три разных подхода к волшебной сказке. Вернее сказать, два принципиально различных подхода к сказке, и один, подход Иоллеса, занимающий золотую середину.

Рискнем высказать свое мнение по поводу этих различных толкований волшебной сказки. Чтобы было понятнее, мы это сделаем на примере определения понятия "человек". Предположим, что представителям каждого из упомянутых выше направлений нужно было бы дать определение понятию "человек".

Нам представляется, что Пропп в изучении человека сделал бы акцент на внешние признаки предмета исследования, а также на его социальную функцию. "Человек - это прямоходящее, мыслящее существо, ставшее человеком благодаря труду. В настоящее время человек является элементом общественно-производственных отношений, а также представителем определенного социального класса..." Виртуозно, во всех мельчайших подробностях была бы рассмотрена анатомия человека, изменения строения человеческого тела в ходе исторического процесса, а также место человека в сфере общественно-производственных отношений.

Казалось бы, все сказано правильно, с этим трудно поспорить. Но где-то в глубине души рождается протест против такого понимания человека, поскольку оно не отражает истинных критериев человека, как человека, а не биологического или социального индивидуума. Впрочем, это наше субъективное мнение.

Если попытаться дать определение человеку, исходя из методических посылов Иоллеса, это будет звучать примерно так: "Человек - это существо, вышедшее из природы, но противопоставившее себя ей. Чем выше душевная организация человека, тем дальше он от природы. Чтобы лучше понять, чем является человек, мы скажем о том, чем человек не является. Существо, являющееся настоящим человеком, отвергает такие природные принципы, как закон естественного отбора, закон взаимопожирания и т.д." То есть определения Иоллеса строятся на противопоставлении волшебной сказки реальному миру.

И, наконец, определение человека, выведенное из понимания волшебной сказки Толкиеном, вероятно, выглядело бы следующим образом: "Человек - это существо, смыслом существования которого является очищение и развитие своей Души. Для этого он рождается, страдает, творит... Оттого, что мы рассмотрим его анатомию, мы не сколько не приблизимся к пониманию сущности.

Пытаться дать определение понятию "душа" - дело неблагодарное. Этого никто не знает. Поэтому высказаться по поводу понятия "человек" сколько-нибудь определенно не представлется никакой возможности. Ясно лишь, что это - удивительное и очень древнее существо, постепенно поднимающееся по лестнице духовного Восхождения."

В последнем случае затрагиваются самые глубинные признаки человека, но, вместе с тем, данное определение отличается наибольшей неопределенностью и ненаучностью.

Понятно, что и на вопрос происхождени человека эти три подхода дали бы совершенно разные ответы. Мы не станем выяснять, какой же из подходов наиболее верный. Вероятнее всего, эти подходы являются взаимодополняющими, поскольку характеризуют сказку с разных сторон и исходят из разных предпосылок.

В качестве рабочего определения волшебной сказки мы остановимся на такой характеристике: волшебная сказка - это такая сказка, в которой присутствует волшебство или действие чар. Таким образом, главным критерием волшебной сказки мы будем считать присутствие в ней волшебства или чуда.

А теперь, чтобы окончательно не запутаться в лабиринтах волшебной сказки, обратим наше внимание на научный подход к волшебной сказке и проследим, в чем видели исторические корни волшебной сказки представители разных научных школ.

Вопрос о происхождении сказки заинтересовал ученых еще в XIX веке. Ученые обратили внимание на большое сходство сказочных сюжетов разных народов мира. Зуева Т.В. в своей монографии "Волшебная сказка" отмечает, что "соотношение сюжетного состава, например, волшебных сказок восточных славян и всех остальных народов совпадает в двух третях репертуара." (2, стр. 11) Таким образом, основной сюжетный состав по своему характеру является международным.

Представители разных научных школ объясняли это по-разному. Мифологическая школа видела в сказке следы древнего устного фольклора и архаического мировоззрения. Так считали Ф.И. Буслаев, А.Н. Афанасьев, О.Ф. Миллер.

Школа заимствования создала теорию миграции сюжетов. Сторонники этого мнения считали, что многие народы воспринимали уже готовые сюжеты, главном образом восточного происхождения. Этой точки зрения придерживались А.Н. Пыпин, В.В.Стасов, здесь начинал Веселовский.

Однако, уже в конце XIX века ученые обнаружили близкие сюжеты в фольклоре народов, которые по своему географическому расположению не могли иметь контактов. Это открытие подорвало теоретическую основу школы заимствования. Ученые пришли к выводу, что происхождение сказочных жанров - явление типологическое.

Английский ученый Э. Тейлор объяснил это тем, что психологическая и биологическая природа людей едина, поэтому их сознание рождает сходные образы и сюжеты.

Историческая школа Всеволода Миллера исследовала соответствие сюжетов русских сказок конкретным событиям прошлого.

В советское время был разработан новый историко-типологический подход, самым ярким представителем которого был Владимир Пропп. О концепции Проппа мы будем говорить довольно подробно, но прежде, заканчивая исторический обзор научных школ, добавим, что методологические принципы Проппа развил Мелетинский Е.М. Ученый писал, что "...мы будем рассматривать прежде всего социальное содержание сказки и демократические идеалы, воплощенные в ней, а не формально сопоставлять сюжеты." (2, стр. 15)

В своей статье "Миф и сказка" Е.М.Мелетинский довольно конкретно указывает на время появления волшебной сказки. Он считает, что волшебная сказка сформировалась "далеко за пределами первобытнообщинного строя, в обществе, гораздо более развитом." (4, стр. 145) Предпосылкой появления сказки был упадок мифологического мировоззрения, которое "превратилось" теперь в поэтическую форму волшебной сказки. Это и был, по мнению Мелетинского, окончательный разрыв синкретической связи с миром.

Упадок мифологического мировоззрения Т.В. Зуева объясняет накоплением людьми производственного опыта, осознания своей силы в мире природы. (2, стр. 36)

А теперь поговорим по-подробнее об историко-типологической школе. По сравнению с исторической школой Миллера Владимир Пропп расширил задачи своих исследований, поставив своей целью выснить источники волшебной сказки в исторической действительности.

Предпосылкой для изучения исторических явлений, по мнению Проппа, является следующий тезис Энгельса: "Способ производства материальной жизни обуславливает социальные, политические и духовные процессы жизни вообще". Поэтому представляется крайне важным выснить, какой же способ производства обуславливает сказку?

Пропп приходит к выводу, что возникновение сказки связано не с тем производственным базисом, на который ее стали записывать с нач. XIX века. Следовательно, сказку надо сравнивать с исторической действительностью прошлого и в ней искать корни ее.

Что именно из исторического прошлого необходимо для объяснения сказки? Отвечая на этот вопрос, Пропп отмечает, что, рассматривая сказку как продукт, возникший на известном производственном базисе, нам необходимо выявить отраженные в ней производственные формы. Причем важна "Не техника производства как таковая, а соответствующий ей социальный строй." (5, стр. 118) Иными словами, сказку нужно сравнивать с социальными институтами прошлого и в них искать ее корни ( напр., вопрос о формах брака, формах преемственности власти и т.д. ).

Однако, выявление социальных институтов, по мнению Проппа, это лишь один из методов выявления исторических корней.

Другим таким методом является выявление в волшебной сказке обрядов и обычаев. " Сказка связана с областью культов, с религией, - пишет В. Пропп, - но ее нельзя сравнивать с религией вообще, а лишь с конкретными проявлениями этой религии "(5, стр. 119). Под "конкретными проявлениями ... религии" подразумеваются акты или действия, имеющие целью воздействовать на природу и подчинять ее себе. Такие действия Пропп называет обрядами и обычаями. "Обычай обставляется обрядами, но это не одно и то же" (5, стр. 120).

Сказка сохранила следы очень многих обрядов и обычаев, но ее нельзя рассматривать как хронику. Пропп выделяет три формы отношений между сказкой и обрядом :
1) Самый простой, но редкий случай - это полное совпадение обряда и обычая со сказкой.
2) Переосмысление обряда, замена сказкой какого-нибудь элемента обряда, ставшего ненужным или непонятным. ( Например, наяву в шкуры зашивали покойников, а в сказке - герой сам себя зашивает в шкуру, чтобы выбраться из ямы или попасть в тридесятое царство).
3) Обращение обряда, т.е. сохранение всех форм обряда с придачей ему в сказке противоположного смысла.

Последний тип связи сказки и обряда указывает на то, что сюжет возникает не путем прямого отражени действительности, а путем отрицания этой действительности. "Иногда были случаи, - пишет Пропп,- когда сказка из объясняемого явления оказывается явлением объясняющим, она может быть источником для изучения обряда." (5, стр. 121)

Кроме того, для исследования происхождения сказки очень важным методом исследования является связь сказки и мифа. По мнению Проппа, миф и обряд являются проявлениями религии. Но понятие "миф" - очень широкое, и Пропп оговаривается, что под мифом он понимает рассказ о божествах или божественных существах, в действительность которых народ верит.

Пропп пишет, что формально миф и сказка не отличаются друг от друга, но у них разные социальные функции. Причем и у мифа социальная функция не всегда одинакова. Она зависит от степени культуры народа. На основании этого, Пропп различает мифы доклассовых формаций и мифы древних государств.

Наибольшую ценность для исследователя волшебной сказки имеют мифы доклассовых формаций, поскольку их можно рассматривать, как непосредственный источник. Дело в том, что мифы более ранних стадий экономического развития не утеряли еще связи со своей производственной базой, и потому эти мифы часто дают ключ к пониманию сказки. К таким мифам относятся американские, океанийские и африканские.

К другому типу относятся мифы, "переданные нам господствующими классами древних культурных государств." (5, стр. 126) Такие мифы могут служить косвенным доказательством наличия того или иного представления у соответствующих народов.

Таким образом, "сказку нужно сопоставлять как с мифами первобытных доклассовых народов, так и с мифами культурных государств древности", - писал Пропп. (5, стр. 127)

Итак, мы рассмотрели связь волшебной сказки и мифа в понимании Проппа и Мелетинского. Пора предоставить слово и представителю "ненаучного" подхода - Толкиену. Вот, что он писал о связи мифа и сказки: "Можно долго спорить, в каких отношениях находятся между собой миф и фольклор, но даже если оставить все споры в стороне, по этому вопросу стоит сказать несколько слов.

Некогда основная точка зрения на проблему была такова: сказки - последняя ступень в развитии мифов о природе. (...) Все это напоминает истину, перевернутую с ног на голову. Так называемые мифы о природе как раз менее всего способны объяснить какое-либо из природных явлений."

Эндрю Ленг говорил, что религия и мифология - две совершенно разные вещи, которые ныне немыслимо перепутались, несмотря на то, что мифология сама по себе почти лишена религиозного смысла.

"Религия и мифология действительно перепутались - или, быть может, их пути разошлись в незапамятной древности. Ныне же они медленно продвигаются навстречу друг другу, чтобы заново воссоединиться. Даже в волшебных историях ясно видны три ипостаси: Мистический лик Сверхъестественного мира; Магический лик Природы; и лик- Зеркало, смеющийся над людьми и жалеющий их. Главный лик Фэери - второй, Магический. Но два других тоже могут возникать в волшебных историях - это уже зависит от желания сказочника."

Таким образом, Толкиен тоже указывает на глубокую связь мифа и сказки, поскольку и миф, и сказка отражают магическую сторону природы.


Теперь мы перейдем к самому главному. Пора, наконец попытаться ответить на вопрос когда и из чего выросла волшебная сказка. Конечно, настолько, насколько это возможно.

Наиболее четкий, развернутый и аргументированный ответ на этот вопрос нам дает Владимир Пропп. Ученый утверждает, что многие из сказочных мотивов восходят к различным социальным институтам, среди которых особое место занимает обряд посвящения. Также большую роль играют представления о загробном мире и о путешествиях в мир иной. Эти два цикла дают максимальное число мотивов. ( 5, стр. 426)

К комплексу посвящения восходят следующие мотивы: увод и изгнание детей в лес или похищение их лесным духом, избушка, избиение героев ягой, отрубание пальца, печь яги, разрубание и оживление, получение волшебного средства или помощника и т.д.

"Эти соответствия позволяют нам утверждать, что цикл инициации - древнейшая основа сказки", - считает ученый.

Другой цикл, имеющий соответствия со сазкой,- это цикл представлений о смерти. Сюда относятся: похищение девушек змеями, разновидности чудесного рождения, лес как вход в иное царство, запах героя, путь на коне, орле, лодке и т.д., бой с охранителем входа, взвешивание на весах и пр.

Сложение этих двух циклов дает уже почти все основные слагаемые сказки. "Если представить себе все то, что происходило с посвящаемым, и рассказать это последовательно, то получится та композиция, на которой строится волшебная сказка." (5, стр. 428)

Из всего вышесказанного следует, что Пропп выводит композиционное единство сказки не из каких-нибудь особенностей человеческой психики, не из особенностей художественного творчества, а из исторической реальности прошлого. Развитие же идет путем наслоений, замен, переосмыслений и новообразований.

Итак, с историческими корнями разобрались. Но не менее важно понять процесс образования волшебной сказки. На этот вопрос Пропп тоже дает ответ. Ученый заметил, что мифы и сказки совпадают с той последовательностью событий, которые имели место при посвящении. Это навело его на мысль, что рассказывали то самое, что происходило с юношей, но рассказывали это не о нем, а о предке, учредителе рода и обычаев. Рассказы составляли часть культа и находились под запретом. (5, стр. 430)

Но довольно рано начинается "профанация" священного сюжета (под профанацией понимается превращение священного рассказа в профанный, т.е. не духовный, а художественный). Это и есть момент рождения собственно сказки. Но отделить, где кончается священный рассказ и начинается сказка - невозможно.

Пропп оговаривается, что в сказке есть образы, которые явно ни к какой действительности не восходят. К числу таких образов относятся, например, крылатый змей или крылатый конь, Кощей, избушка на курьих ножках и т.д. Ученый считает, что рассматривать сказку как некую хронику является большой ошибкой. Такая ошибка делается, когда в доистории ищут действительных крылатых змеев и утверждают, что сказка сохранила воспоминание о них.


А.И. Зайцев, исследуя проблему географического зарождения волшебной сказки, ставит проблему моногенеза или полигенеза волшебной сказки. "Географическое распространение волшебной сказки указывает на то, что родину ее мы можем искать в Европе, Северной Африке или Азии (кроме Дальнего Востока), ибо в остальные районы земного шара она проникла сравнительно недавно." (1, стр. 74)

В пользу моногенеза, то есть зарождения и развития волшебной сказки в одном географическом регионе, высказывались многие исследователи, ссылаясь на большую однородность памятников этого жанра при относительно сложной структуре сюжета.

Пропп пришел к противоположной точке зрения. Он высказывался в пользу полигенеза волшебных сказок. Однако, исследователь Зайцев считает, что выявленная Проппом морфология сказки является аргументом не против, а в пользу моногенеза. То есть, он считает, что Пропп собрал уникальный материал, говорящий именно о моногенезе волшебной сказки, но сделал прямо противоположные выводы. В пользу моногенеза, по мнению Зайцева, свидетельствует редкость соединения внутри одного хода линии "Борьба-Победа" с линией "Трудная задача - Решение".

Но если волшебная сказка появилась один раз в истории человечества и в одном месте, то спрашивается: когда и где?

До сих пор ученые не пришли к единому мнению по этому вопросу. Пропп возводит сказку к дописьменной эпохе, фон Сидо - к праиндоевропейцам, Пейкерт - к доиндоевропейской матриархальной культуре, а Ничке ищет ее корни в эпохе неолита.

По мнению Зайцева, неоспоримым фактом остается использование римским писателем II в. до н.э. Апулеем во вставном рассказе об Амуре и Психее романа "Метаморфозы" типичной волшебной сказки. Памятники же древнеиндийской литературы плохо поддаются датировке, и у нас нет основания думать, что волшебные сказки, сохраненные, например, в "Панчатантре", были записаны намного раньше, чем сказка у Апулея. (1, стр. 75)

Зайцев утверждает, что сказка не могла возникнуть раньше I тыс. до н.э. Аргументация этого утверждени сводится к следующему. Исследователи прошлого человечества обратили внимание, что в середине I тыс. до н.э. в идеологии ряда народов от греков до китайцев произошли поразительные перемены.

В Греции появляется отвергающий мир орфизм, в религии Израиля происходит трансформация натуралистической религии в религию избавления. Возникает отрицающий мир буддизм, зороастризм, делающий мир объектом этически окрашенной борьбы.

При этом у людей появилась способность рассматривать мир, в котором живет человек, не как нечто безусловно данное, а как объект, который можно принимать, отвергать, ставить под сомнение, пытаться переделать.

"В этих условиях и могла появиться последовательно противопоставляющая действительному свой воображаемый мир сказка." (1, стр. 76)

Теперь попытаемся выяснить географический аспект. Для возникновения волшебной сказки, рассуждает Зайцев, нужна была среда, в которой активно создавался фольклор, и которая была проникнута влиянием письменных культур. Такая среда существовала в ряде стран от Греции до Китая. Китай, как место возникновения волшебной сказки, отпадает, поскольку в Восточной Азии она появилась позднее.

Остается область, включающая в себя Индию, Иран, Переднюю Азию, Грецию, Египет и сопредельные страны. " В одном из этих районов и могла появиться на основе уже существующих фольклорных и письменных жанров, в том числе и эпоса, волшебная сказка." (1, стр. 77)

Итак, мы рассмотрели волшебную сказку с точки зрения научного подхода к ней. Если немного поразмыслить об этом, то становится несколько неловко оттого, что мы волшебство объясняем с помощью науки. Ведь наука не верит в возможность волшебства. Точно так же, как атеизм никогда не смог бы дать ключи к пониманию религии и веры, наука не может объяснить природу чуда.

Раз уж речь зашла о чуде, необходимо сказать, что мы под ним понимаем. В данном случае речь не идет ни о чудесах техники, ни о каких-либо других "чудесах", созданных посредством научных открытий. Клайв Льюис в своей книге "Чудо" писал: "Под чудом я понимаю вмешательство в природу внеприродной, т.е. сверхъестественной силы. Если кроме природы ничего не существует, чудо невозможно." (3, стр. 7) И дальше он указывает на важный для нашего рассуждения момент: "Если случилось что-то сверхъестественное, мы не всегда в праве считать, что пали жертвой иллюзии. Если вы придерживаетесь философии, исключающей чудеса, вы непременно так и скажете. Мы выносим из опыта то, что нам позволяет наша философия, и потому бессмысленно апеллировать к чуду, пока мы не решили философских вопросов." (3, стр.5)

Льюис указывает на важность нашего уже сложившегося философского понимания мира. Оно и определяет направление поиска корней волшебной сказки. Все зависит от нашей веры или неверия в возможность чуда.

Пришло время рассмотреть волшебную сказку с позиции людей, допускающих реальное существование волшебной страны.

Толкиен пишет: "Рассуждая об истории волшебных сказок, мы смело можем сказать, что Горшок Супа, Сказочный Котел, кипел всегда и что в него постоянно лишь добавлялось что-нибудь новое - вкусное или не очень. В Котел попало множество величественных и древних вещей и событий, которые стали там гораздо прекраснее, смешнее, страшнее, чем были когда-то в "реальной истории". Это свершилось, когда исторический Артур (может быть, не слишком важный в истории властитель) попал в волшебные недра Сказочного Котла. Он пробыл там долгое время, пока не явился оттуда иным, могущественным королем Фэери.

Волшебное не приходит и не уходит; оно ждет, ждет в великом Сказочном Котле; ждет, когда явится к нему могучий герой, безымянный муж или жена - из Мифа или Истории; ждет того мига, когда они бросятся в Волшебный Котел без различия званий и могущества." (7, стр. 40)

Толкиен рассматривает волшебное, как нечто, существующее независимо от наших знаний о нем. Сказки - это своего рода отблески Волшебной страны. Вспомним, например, замечательную прелюдию к музыкальной сказке "Алиса в стране чудес". В ней речь тоже идет о природе волшебной сказки:

Этот рассказ мы с загадки начнем,
Даже Алиса ответит едва ли:
Что остается от сказки потом,
После того, как ее рассказали?

Они не испаряются,
Они не растворяются,
Рассказанные сказки,
Промелькнувшие во сне,-
В страну чудес волшебную
Они переселяются,
Мы их , конечно, встретим
В этой сказочной стране.

Видимо, создатели волшебных сказок всегда чувствуют существование такой страны. Если немного отвлечься, и вспомнить, как, скажем, пишутся стихи, то любой поэт скажет, что перед написанием стихотворения происходит погружение в некую иную реальность. Мы отдаем себе отчет в том, что не сочиняем стихи усилием воли. Это происходит иначе, что-то происходит внутри нас, и мы начинаем улавливать какие-то импульсы. Вспомним Пушкина:

Пока не требует поэта
К священной жертве Аполлон,
В заботах суетного света
Он малодушно погружен;

...Но лишь божественный глагол
До слуха чуткого коснется,
Душа поэта встрепенется,
Как пробудившийся орел. (6, стр. 402)

Да и Алексей Толстой высказался очень ясно и определенно:

Тщетно, художник, ты мнишь,
Что своих ты творений создатель.

Многие творцы писали о том, что их вдохновляет Муза. А что такое "Муза", вернее, кто она такая? Ее можно увидеть, услышать, прикоснуться к ней? Нет. Муза неосязаема. Она - представительница невидимого, божественного мира. Получается, что поэты не сомневаются в его существовании. Хорошо. А что такое волшебная сказка? Разве это не произведение литературного творчества? Разве сказки записывали не люди, которые называются сказочники? И да, и нет. Вернее сказать, мы не знаем, как это было давным-давно, но в последние века в Европе сказки записывали конкретные сочинители.

Если это так, то почему мы не можем допустить, что и они писали сказки, вдохновляемые Музами? В таком случае, мы можем также допустить, что сказка - это всего лишь отблеск волшебной страны, к импульсам которой некоторые люди особенно восприимчивы. Их мы и называем сказочниками. Если допустить возможность такого понимания сказки, то поиск ее исторических корней будет невыполнимой задачей.

Вернемся к статье Толкиена. Автор пишет: "Ясно, что волшебные истории очень древни. Они появляются среди самых старых из известных записей; они вездесущи - как и язык. Здесь мы сталкиваемся с разными сторонами проблемы: независимое развитие сходных историй; родство их; распространение знания из одного или нескольких центров.

История волшебных сказок, возможно, гораздо сложнее, чем история человечества. Все три фактора: родство, распространение и независимое создание сходных легенд - сыграли свою роль в запутанной сети Сказаний. Вряд ли кто-нибудь сможет ныне распутать ее, разве что эльфы. Из трех этих сил создание сказки, безусловно, самая важная и самая таинственная.

Если говорить о создателе волшебной истории, сказочнике, - то две другие силы можно оставить пока в стороне. Распространение - это всего лишь вопрос об истоках, т.е. места, где некогда жил изобретатель; родство, т.е. распространение историй во времени, мы найдем, исследуя родственные связи и найдя прародителя. Допуская независимое возникновение в мире сходных историй, - мы просто увеличим число предков-изобретателей, но ничуть не приблизимся к пониманию их даров нам." ( стр. 40)

После такого анализа остается только воскликнуть: "Я знаю только то, что ничего не знаю." Порой мы выходили за рамки научного исследования, но такие отступления диктуются самим предметом исследования. В самом деле, мы старались быть объективными и увидеть глубину проблемы в полном объеме, но к единому выводу так не пришли. А может, это и к лучшему.


Список использованной литературы:

1) Зайцев А.И. К вопросу о происхождении волшебной сказки. \ Фольклор и этнография. Л.: Наука, 1984.
2) Зуева Т.В. Волшебная сказка. М., 1993.
3) Льюис К.С. Чудо. М., 1990.
4) Мелетинский Е.М. Миф и сказка \\ Фольклор и этнография. Л., 1970.
5) Пропп В. Морфология и исторические корни волшебной сказки. М., 1998.
6) Пушкин А.С. Сочинения в трех томах. Т. I , М., 1985.
7) Толкиен Дж.Р.Р. О волшебных историях.\ Дерево и лист. М.:Прогресс, 1991.